С давних времен главной причиной всех побегов служили незасыпающее сознание жизни и жажда воли. Если арестант не философ, которому, как из- вестно, везде хорошо, то не хотеть уйти в бега он не может и не должен. Русского человека всегда отличала любовь к родине. Беглые каторжники вы- зывали больше сочувствие, чем осуждение или опаску. Если он решился на побег, на голод, топи и риск получить пулю от погони, значит, иного пути у него не было. На проселочных дорогах Сибири попадались столбы, где чья-то заботливая рука подвесила сумку с хлебом, обносками и махоркой (хотя подобный жест можно трактовать и по-другому: не повесь сумку за околицей села - вчерашний узник сам ночью вломится за харчем да еще под шумок вырежет всю семью). Антон Чехов писал: "О Сахалине, о здешней земле, людях, деревьях, о климате говорят с презрительным смехом, отвращением и досадой, а в Рос- сии все прекрасно и упоительно; самая смелая мысль не может допустить, чтобы в России жили несчастные люди, так как жить где-нибудь в Тульской или Курской губернии, видеть каждый день избы, дышать русским воздухом само по себе есть уже высшее счастье. Пошли, Боже, нужду, болезни, сле- поту, немоту и срам от людей, но только приведи помереть дома. Одна ста- рушка, каторжная, бывшая некоторое время моей прислугой, восторгалась моими чемоданами, книгами, одеялом и потому только, что все это не саха- линское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили в гости священники, она не шла под благословение и смотрела на них с усмешкой, потому что на Сахалине не могут быть настоящие священники. Тоска по родине выражается в форме постоянных воспоминаний, печальных и трогательных, сопровождае- мых жалобами и горькими слезами, или в форме несбыточных надежд, поража- ющих часто своей нелепостью и похожих на сумасшествие, или же в форме ярко выраженного, несомненного умопомешательства". Это сладкое слово "свобода"! Молодой и еще энергичный каторжник, оторвавшись от сахалинских земель, стремится уйти подальше. Он может осесть в Сибири или даже дойти до Урала. На свободе он долго не задержи- вался. Его ловили, судили и переправляли на остров. Однако долгий пеший этап для многих таил своеобразную романтику: менялись пересылочные доп- ры, конвой, соседи. Пока беглец возвращался на Сахалин, он не работал - он шел по этапу к месту работы, наслаждаясь дорожными приключениями. Еще не добравшись на остров, каторжник помышлял о новом побеге. В большинстве случаев помыслы эти сбывались. Однако с годами прежняя сила и выносливость улетучивались, уступая место старческой апатии и недугам. Тем не менее арестант вновь бежит, повинуясь все тому же духу свободы. Сибирь и Урал для его ног стали недосягаемы, и он выбирает Амур или даже тайгу. Беглец пытается уйти подальше уже не от Сахалина, а от самой тюрьмы. Старые рецидивисты, которые провели в тюремных стенах десятки лет, дорожили каждым днем свободы. Они рвались на Амур, на гору и даже в тайгу, пускались вплавь на ветхих лодках, стремясь, если и погибнуть, то свободными. Ни новые тюремные сроки, ни телесные наказания не могли от- бить у каторжан охоту к побегам. Шестидесятилетний старик мог взять с собой кусок хлеба, отойти от поста на полкилометра, взобраться на гору и три дня любоваться морем и тайгой. Затем он спускался и шел обратно под конвой. Случалось, что с каторги бежали лишь на один день, который пос- вящался чему угодно, но не дорожным работам и не отсидке в тюремной ка- мере. Тяга к побегам часто поражала арестантскую душу в определенные време- на года и по навязчивости напоминала запой. Поговаривают, что дисципли- нированные узники, чувствуя приближение "запоя", не избегали профилакти- ки: предупреждали солдат о возможном побеге. Все это напоминало болезнь, и, по логике вещей, должно было обратить внимание врачей, которые давали добро на телесные наказания. Всех пойманных беглецов хлестали плетями и розгами, невзирая на причины побега и возраст беглеца. Рядом с рециди- вистами, промаявшимися в бегах не один месяц, под удары ложились и те, кто пробыл на свободе всего день или три. "Устав о ссыльных" различает побег и отлучку, а также рассматривает побеги в Сибири и вне Сибири. За каждый повторный побег наказание ужес- точается. Если беглеца поймали в течение трех дней или же он добровольно вернулся в течение недели, ему засчитывают отлучку. Для поселенца эти сроки увеличены вдвое. Самое слабое наказание для беглецов - сорок уда- ров плетью и увеличение срока еще на четыре года. Самой строгой карой по "Уставу о ссыльных" считаются сто ударов плетью, бессрочная каторга и перевод в разряд испытуемых на двадцать лет. Она обычно уготовлена для тех, кто покинул Сибирь. Наказывали в специальном бараке, где стояла покатая скамья с отверс- тиями для ног и рук. Приговор исполнял палач, который нередко назначался из числа ссыльных. Перед наказанием арестант проходил медицинский ос- мотр: врач должен был письменно дать заключение, сколько ударов может выдержать приговоренный. После этого начиналась экзекуция. Палач уклады- вал "клиента" на скамью, сдергивал штаны, привязывал его конечности и вооружался плетью с тремя ременными хвостами. Рядом нес вахту врач с каплями и настойками на тот случай, если жертву приходилось в спешном порядке откачивать. Плеть должна была ложиться поперек тела и с каждым ударом рассекать кожу, оставляя сине-багровые подтеки и кровоточащие ра- ны. Через каждые пять ударов палач отдыхал полминуты, затем вновь брался за ответственное дело. С окончанием воспитательной процедуры арестанту помогали подняться, и врач участливо совал в его стучащие зубы стакан с какой-то целебной жидкостью.
